музыкант, композитор, аранжировщик
- То, что Вы станете музыкантом, было предопределено с детства? Ваш отец известный пианист. И у него, видимо, сомнений не возникало в том, что сын также станет музыкантом. А насколько это намерение родителя соотносилось с Вашим внутренним посылом?
- Какой посыл? Никакого посыла тогда не было!
- А как было: отец сказал «Надо!» и это решение не обсуждалось?
- Папа начал заниматься со мной с раннего детства, а я не хотел учиться. Впрочем, сейчас прохожу ту же школу, что и много лет назад, приобщая к игре на фортепиано сына Рафаила. Я с ним год занимался. Тяжкий труд! Всякий раз именно в тот момент, когда надо сесть за инструмент, у сына вдруг болит живот или голова, или начинает чесаться то тут, то там... И я вспоминаю, что всё это было и со мной, абсолютно также! И лупили меня, и тащили за шкирку к инструменту, если я не хотел заниматься. Сейчас понимаю, что чувствовал мой отец, когда всеми силами заставлял играть на фортепиано, через какие муки он прошёл. Самое интересное то, что занятия с сыном проходят на том же инструменте, на котором я учился. Инструмент уникальный – французской фирмы «Pleyel».
Когда у сына что-то не получается, он злится, начинает бить по клавишам. Я пресекаю это – нельзя так относиться к инструменту! Он по ноте «До» так «шарахнул»!.. Надо ж иметь такую силу в пальце в семилетнем возрасте – сломал молоточек! Естественно, был наказан. Теперь боится такое вытворять... Я молоточек склеил. Сейчас всё нормально с инструментом. Вспоминаю себя в возрасте сына... Я не только колотил по клавишам, но и крепил к молоточкам кнопки, чтобы появилось звучание, напоминающее клавесин. Что только не вытворял!.. Звукосниматели, помню, какие-то пытался вкрутить саморезами в деку... Но, слава Богу, ничего непоправимого не произошло. Позже, конечно, осознал ценность инструмента. А сын сейчас в таком возрасте, когда ещё не понимает этого! Я «Pleyel» специально для обучения сына отремонтировал: поставил новые колки, настроил. И настраиваю раз в три месяца.
Помню, в 83-м году был вместе с театром «Ленком» на гастролях в Париже. С нами в театре Пьера Кардена выступал джаз-балет из США – звёзды американских мюзиклов. На Рождество Пьер пригласил всех к себе домой. И вот, в одной из комнат я увидел рояль такой же фирмы «Pleyel». Спросил разрешения сыграть на нём. Кто-то из артистов подошёл, стал напевать блюз – такой джем-сейшн получился – очень хорошая атмосфера создалась, уютная. Кардену понравилось. Он похлопал меня по плечу в знак благодарности. А я ему и говорю через переводчика: «Знаешь, Пьер, у меня дома в Москве инструмент этой фирмы – только не рояль, а фортепиано». Он не поверил. Говорит: «Не может быть! Потому, что это очень редкий и очень дорогой инструмент! Откуда он у вас? Вы что, такие богатые в Советском Союзе?» Он так и не поверил в то, что дома у меня «Pleyel».
А история, связанная с инструментом, такова: где-то в году 1961-м этот инструмент привёз из Франции в СССР Эмиль Гилельс – всемирно известный пианист. Он мог себе позволить такую покупку. А потом отдал фортепиано своей сестре. А Елизавета Гилельс дружила с моим отцом. Вот она и продала ему «Pleyel». Думаю, что не за большие деньги продала. Вот так инструмент появился у нас дома. Второго такого в России я не видел нигде!
Так что, учился я на фортепиано «Pleyel». Вначале с большой неохотой, а потом, со временем, втянулся... В школьные годы с одноклассниками музицировали – песенки какие-то подбирали на слух, «полуджазовые», «полуэстрадные» мелодии... Появился стимул играть, импровизировать, когда в классе пятом был. А до этого играл на фортепиано, как говорится, из-под палки.
Сейчас ожидаю, когда подобная трансформация произойдет с моим сыном. Он поступил в первый класс музыкальной школы. Самое интересное: поступил безо всякого блата. Более того, в ту же музыкальную школу, в которой я учился. Тогда это была детская музыкальная школа номер три имени Мясковского, а сейчас Московский государственный колледж музыкального исполнительства имени Шопена. Способности у сына есть. Посмотрим, что будет дальше. Если бы не было способностей, я бы его не учил музыке.
Наверное, отец тоже разглядел во мне какие-то задатки. Поэтому и стал заниматься со мной. Он первый мой учитель. А потом, в музыкальной школе, я попал в класс очень пожилой преподавательницы. Она относилась ко мне по-доброму, не особенно требовательно. Но в музыке, и вообще, в искусстве в целом, как и в спорте, надо применять жёсткую руку – надо заставлять быть дисциплинированным и трудолюбивым. Любопытно то, что и сын сейчас ходит к преподавателю, которая постоянно говорит ему о том, что он такой способный! А мне кажется, ребёнку не нужно постоянно об этом напоминать.
- Как известно, поощрять ребёнка необходимо, а перехваливать – опасно...
- Это верно. Поощрять надо. И преподаватель каждый урок достаёт конфеты, начинается чаепитие. Но в то же время надо быть строже и требовательнее!
- Разумный метод воспитания...
В ноябре 2016-го года у меня ещё один пацан родился – Григорий! Так вот, сейчас в свои девять месяцев он каждый день подползает к фортепиано – ходить пока не может, подползает, встаёт, тянется к клавишам и начинает нажимать на них. И его это очень увлекает: нащупывает пальчиками клавиши, что-то «пиликает» – нравится, когда инструмент издаёт звуки от его «импровизаций»...
- Так у вас три сына!
- Моих, да, трое. А у нас с женою – четверо! Придёт время, и Гришу также буду учить игре на фортепиано – я, ведь, ничему другому, кроме музыки, научить-то не могу...
- Музыка стала Вашим основным занятием буквально со школьных лет...
Я закончил девять классов общеобразовательной школы. И музыкальную школу. В «музыкалке», признаться, был лентяем... Ну, не мог заниматься больше двух часов в день – максимум два с половиной, ну, три! Хотя, другие играли по пять-шесть часов. Впрочем, один человек за три часа может сделать столько, сколько другой и за девять не справится. Однако в игре на инструменте всё-таки, основное – продолжительность занятий...
Потом поступил в Гнесинское музыкальное училище. А параллельно год обучался в, так называемой, школе рабочей молодёжи – в вечерней школе, в которой я, как говорится, прошёл крепкую школу жизни.
В училище были тусовки различные, компании и меня тянуло к девушкам, естественно... Хоть я учился на классическом отделении, постоянно общался с эстрадниками. Дружил с музыкантами, которые уже играли в разных группах. А потом в училище образовался ансамбль, с которым мы иногда играли и ездили подрабатывать в Анапу – в пионерские лагеря. Это незабываемо! Впрочем, нас тянуло не столько заработать денег, сколько отдохнуть на море.
- А какие песни пели в пионерских лагерях?
- Мы играли, во-первых, эстраду, потому что, без неё никак на танцплощадках. А кроме этого, исполняли инструментальные композиции, которые снимали с таких продвинутых в то время исполнителей, как Херби Хэнкок. Например, его знаменитую пьесу «Chameleon». Джазовые темы играли. Вернее, пытались играть. Потому что, в то время джазовую музыку очень редко кто играл хорошо. Пытались многие, но хороших исполнителей было мало.
- «Арсенал», ведь, был...
- На концерты «Арсенала» я ходил во время учёбы в Гнесинке! Для меня это вообще боги! Игорь Саульский играл на клавишах, Виталий Розенберг – на гитаре, Саша Богдановский – на бас-гитаре, Мехрдад Бади пел... Потом коллектив трансформировался, но всегда в нём были прекрасные музыканты! Также я любил концерты Игоря Бриля и Леонида Чижика.
Уважаю людей, которые постоянно занимаются музыкой и достигают того, чего хотели! Меня, к сожалению, тянуло то туда, то сюда. Но, тем не менее, я вливался в коллективы, в которых был востребован и играл с удовольствием. Была такая серьёзная группа «Диссонанс». Мы играли инструментальную музыку в стиле «фьюжн».
- А как зритель воспринимал в те годы такую музыку? Советский слушатель был подготовлен для восприятия фьюжн, джаза, джаз-рока?
- Мы играли концерты успешно! И на фестивале в Черноголовке выступали как-то. Коллеги-музыканты очень хорошие слова нам говорили. Сам Юрий Саульский похвалил группу!
А репетиционная база была у нас в ДК «Красная звезда» – там, где репетировали «Весёлые ребята». И Буйнов, и Барыкин, приходили нас послушать. Спрашивали: «Кто это? Такую музыку играют!..» На барабанах играл Гагарин Лёша – потрясающий музыкант! А на гитаре – Алексей Уткин, наш идейный вдохновитель. Сейчас он руководит Государственным камерным оркестром, всемирно известный музыкант, гобоист.
- Официальные концерты, гастроли у «Диссонанса» были?
- Никаких гастролей! Это всё, можно сказать, «полуподпольная деятельность». Был даже концерт, после которого нас преследовала милиция, пытаясь выяснить: что за музыканты на сцене и кто организовал концерт... Билеты, ведь, продавались нелегально...
А музыканты в «Диссонансе» были талантливые! В группе играл Камиль Чалаев – бас-гитарист, которого я потом привёл в «Рок-Ателье», когда трагически погиб Саша Смеян. Камиль очень серьёзный музыкант. И сейчас им остаётся. На «Facebook» время от времени он свои записи выкладывает – слушаю пьесы, которые играет. У него оригинальное видение музыки. Очень интересно! Талантливый человек!
Когда группа «Диссонанс» перестала существовать, я некоторое время работал вместе с Вадимом Маликовым в его группе. Сейчас уже не помню, как она называлась.
- Не родственник ли Вадим Юрию Маликову из «Самоцветов»?
- Нет, просто однофамилец. Мы с ним в одном дворе выросли, оттого и знакомы были. Его группа начинала в ночных ресторанах выступать. А, заработав денег, решили и на сцене попробовать себя официально. Программа у нас была из фирменных песен – западных хитов. Но при этом, группа две мои композиции исполняла.
- Артисты, выступавшие в ресторанах, работали от Московского объединения музыкальных ансамблей?
- Нет, Московское объединение музыкальных ансамблей – МОМА – это официальная организация, которая направляла артиста в ресторан... за взятку. Просто так в хороший ресторан не попадёшь – нужны были связи, надо было платить!
- Блат всегда был...
- И каждый месяц нужно было отстёгивать дирижёру, который курировал ансамбль, а дирижёр, в свою очередь, отстёгивал кому-то ещё... Такая система существовала.
- Вот эти ночные концерты в ресторанах, знаю, с участием Аркадия Северного проходили...
- С Аркашей я работал вплоть до его смерти... Сначала в «ночниках», а потом уже и сам организовывал его концерты. У меня был прекрасный пример как это делать, преподанный Мишей Звездинским, которого я считаю своим учителем в определённом смысле. Это была большая школа: как деньги делать, устраивая концерты и приглашая специфичную публику на них. Звездинский – организатор, администратор потрясающий! Он всё делал сам: посещал точки, платил каждому, вплоть до официанта... Вход стоил, как я помню, минимум 25 рублей с человека!
- По тем временам огромные деньги!.. А что играли на таких концертах?
- Фирменный репертуар! А Звездинский пел свои песни, ну как-бы свои... Я до сих пор не знаю, какая песня его, а какая нет...
- Об авторстве «Поручика Голицына» идут споры до сих пор!..
- К Мише, не вдаваясь в эти споры, я отношусь очень уважительно, потому что он научил меня многому!
- И такие концерты длились всю ночь?
- Да. В полночь или в час ночи начинались и далее – до тех пор, пока публика в ресторане. Договаривались с каким-нибудь загородным рестораном, обзванивали клиентуру: в таком-то месте будет концерт, приезжайте. Иногда приезжали три человека, иногда – полный зал собирался. Бывало, человек пять всего. Но достаточно было и трёх-пяти человек, чтобы ансамбль был накормлен. Потому что, оплата почасовая, а час стоил сто рублей. За ночь, минимум, триста рублей музыканты зарабатывали. Поделили деньги, разъехались.
И Аркадию Северному я устраивал такие концерты: приглашал ансамбль, который знает весь репертуар. Впрочем, репертуар Аркаши знать было не обязательно – там всего несколько аккордов, все песни на слуху были, и люди с хорошим слухом сразу подбирали эти аккорды...
Как-то пригласил поиграть с нами Сашу Клевицкого (ныне он дирижёр знаменитого оркестра имени Силантьева!)... У него был «Москвич» зелёного цвета, как сейчас помню. А автомобиль на таких концертах парковали у служебного входа... Играли мы в тот вечер в ресторане «Лесной», в Сокольниках. И вот во время концерта кто-то крикнул: «Менты!». Мгновенно: операция «чехол» – собираем инструменты, зачехляем. И я говорю: Саня, быстро в машину! Выскакивали через кухню! На ходу буквально впрыгивали в его «Москвич», последим запихиваю в машину уже подвыпившего Аркашу... И вот за нами какой-то ГАЗик гонится, а мы по аллеям Сокольников, между деревьев удираем! «Менты» не догнали.
- И как долго такой экстрим продолжался?
- Примерно год. С Аркашей Северным в то время сложно было уже работать: он забывал тексты, пил, принимал наркотик какой-то в виде порошка... А потом пришло известие о том, что он умер... Я как раз ждал его на серию концертов и наш общий знакомый сообщил об этом...
В том же 80-м году ушёл и Володя Высоцкий, и Олег Даль вскоре... Звездинский Миша присел... Как помню, год был тяжёлый.
- Но для Вас это время было связано с приходом в группу «Виктория»...
- Ещё в конце 79-го, когда работал в «Диссонансе», как-то поехали с Лёшей Уткиным к барабанщику Юре Титову из группы «Виктория» то ли за колонками, то ли динамиками к ним...
- Тогда, ведь, сложно было и с хорошей аппаратурой, и с музыкальными инструментами...
- Да. У спекулянтов покупали, да «самопальные» делали усилители и колонки.
Так вот, к Титову приехали, познакомились и, так получилось, сдружился с ним. А в начале 80-го Юра познакомил меня с братьями Смеянами и гитаристом Сергеем Берёзкиным. Вот так я оказался в группе «Виктория». Мы работали в первое время в ресторанах...
- По сути, это тот состав музыкантов, который в том же 80-м году перейдёт в театр Ленинского комсомола?
- Да. Тогда из театра в полном составе ушёл ансамбль «Аракс» и Крис Кельми пригласил нас подготовить музыкальные спектакли и прослушаться в театр... Так мы оказались в театре. И ансамбль получил название «Рок-Ателье».
- В «Рок-Ателье», получается, были два клавишника – Вы и Крис?
- Я всегда говорил, что он клавишник, а я пианист. Я старался играть в живую.
- Вскоре и первый миньон группы на «Мелодии» вышел.
- Две песни на этой пластинке были – «Распахни окно» и «Я пел, когда летал». А много лет спустя вышел компакт-диск, в который Паша Смеян собрал все песни того раннего периода группы. Что-то сейчас интересно слушается, что-то не очень... Всё тогда в живую пелось и игралось. В то время это было, действительно, интересно – нерв был в этих песнях, это слышно!
- Для музыкантов «Рок-Ателье» работа в театре была основным делом?
- Театр для нас оставался на первом месте. Мы же играли всё музыкальное сопровождение спектаклей! Но, как бы ни говорил Марк Анатольевич о том, что мы, музыканты, полноправные участники спектакля, что мы наравне со всеми артистами... Всё же, в театре музыкант оркестра – человек подневольный, на втором плане остаётся. А на первом – актёры. Концерт – совсем другое дело. На концерте ты вышел на сцену и вся сцена твоя!
- Театр – другой ритм, дисциплина, большой коллектив...
- Да, театр дисциплинировал. Да и вообще, по большому счёту, в любом музыкальном коллективе – эстрадном или джазовом, если нет дисциплины, толку мало будет...
Мы следили за новыми спектаклями. Я ходил на все прогоны. И очень много почерпнул из того, как проходят репетиции, как Захаров общается с артистами... Интересно было это наблюдать! Многое пригодилось в жизни.
- Вы уходили работать в «утёсовский оркестр», когда композитор Максим Дунаевский попытался реанимировать этот музыкальный коллектив. Почему оркестр так быстро сник после ухода Леонида Осиповича?
- Потому, что на Утёсове всё и держалось! А потом, в оркестре было немало музыкантов, для которых главным оказалась зарплата, а не творчество. А Максим Дунаевский объединил хороших музыкантов. Помимо этого, он прекрасный композитор. И в паре с великолепным аранжировщиком и оркестровщиком Димой Атовмяном – музыкантом с большой буквы – они загорелись идеей пригласить сильную ритм-секцию!
С нами выступал Вейланд Родд – а-ля, «мелодии и ритмы зарубежной эстрады». И Ира Понаровская пела в оркестре, и Андрюша Давидян, и Паша Смеян пел...
В ритм-секции были два барабанщика – Юра Титов из «Рок-Ателье» и Рафик Галиуллин – очень сильный джазовый музыкант, ещё гитарист Вадим Голутвин.
- Оркестр звучал на радио, по телевидению?
- Естественно! А сколько гастролей! Самое время было, гастрольное!
- А в итоге, что не получилось? Минуло время больших оркестров?
- Нет, всё проще. Какой-то конфликт произошёл с директором и мы – ритм-секция – ушли из оркестра, поняли, что можем сами выступать. Так появилась группа «СВ».
- Название этой группы расшифровывали по-разному. Что, всё-таки, подразумевает аббревиатура «СВ»?
- Тайны здесь никакой нет. Как говорил Вадик Голутвин – «Снова вместе». Но не «Спальный вагон», это точно! Очень хорошая группа была, я считаю. Позже мы стали выступать с Алексеем Романовым. Работали от разных филармоний.
- А с Андреем Давидяном в каких группах выступали?
- Андрей пел в «Виктории», когда я в этой группе не работал. С ним я пересёкся в оркестре Максима Дунаевского, а в начале 90-х играли в ресторанах.
- Как же так вышло, что столь самобытный артист только в последние годы стал известен всей стране?
- До проекта «Голос» Андрюша много лет играл по разных клубам, корпоративам. Был востребован. Ему предложили участвовать в популярном телепроекте. Как говорится, оказался в нужном месте, в нужный час. И он нормально поднялся – начались гастроли, съёмки... Собственно, это его и погубило. Мне кажется, он на себя очень большую нагрузку взвалил. Нельзя было так резко гнаться за всем, подрывая здоровье...
А у меня, когда с группой «СВ» всё закончилось, началась учёба в Гнесинском институте. В это время меня пригласили работать с Ларисой Долиной. В начале 90-х я понял, что работать на кого-то уже не интересно. Захотелось открыть своё дело. И я стал собирать оборудование, сделал первую студию. Потом была ещё одна, и ещё...
- Это были домашние студии?
- Нет, в домашних условиях я никогда студии не делал – арендовал помещения.
- А в «Ленкоме» как вновь оказались?
- Я имел контакт с директором театра Марком Борисовичем Варшавером по разным делам. И вот Марк Борисович выделил мне помещение в подвальчике для оборудования студии. В чём я ему очень благодарен.
- А разве до этого в театре студии не было?
- В театре всегда была своя студия! В ней всё оборудование за государственный счёт приобреталось. А у меня – отдельная, собственная студия, собранная на мои деньги. Записывались у меня очень известные музыканты, все артисты – как малоизвестные, так и звёзды.
- Во время записей, наверняка, какие-то истории приключались?
Много всего было! Помню, к примеру, Валера Леонтьев записывался у меня. Как-то его директор Коля Кара пришёл и говорит: «Боря, надо срочно студию – вокал записать, утром Валере улетать в Америку». Приехал Валера. А у меня в это время в студии сведение песни какого-то неизвестного певца шло – кого именно, не припоминаю. И Валера присел на диванчик в ожидании завершения сведения. Кто знает, что такое процесс сведения, понимает: остановить его невозможно! Если остановишь, то потом всё заново начинать надо. Сведение уже часа четыре идёт, а когда закончится, сказать невозможно.
И вот, час проходит, другой... А Валера всё сидит на диванчике, в ожидании и говорит: «Боря, ты не волнуйся, я посижу столько, сколько надо». Вот тогда я понял, что Леонтьев – настоящий артист, который понимает всю технологию записи и уважительно относится к другим, даже малоизвестным коллегам. Другой мог бы просто психануть и уехать, хлопнув дверью. И такое случалось! А он просидел на диване четыре часа! Потом записал вокал часа за полтора и улетел в Америку.
- С Николаем Караченцовым, полагаю, Вы сотрудничаете с начала 80-х годов, когда Николай Петрович в мультфильме «Пёс в сапогах» исполнил Ваш блюз...
- Почти так. Началось наше сотрудничество, скорее всего, с музыкальных спектаклей «Звезда и смерть Хоакина Мурьеты», «Тиль» и «Юнона и Авось», в которых я аккомпанировал Караченцову в ансамбле, сольно и в дуэтах. А ещё мы вдвоём ездили по разным городам на творческие встречи со зрителями. Такие сольные концерты позволяли зарабатывать, ведь в театре зарплата была небольшая. Ну, а вне театра, как известно, музыканты «Рок-Ателье» написали музыку к мультфильму «Пёс в сапогах», в котором Николай Петрович исполнил мой блюз. В 90-е годы Николай записывал песни на мой студии.
С Колей работать было интересно, но не совсем просто. С одной стороны легко в общении, легко в плане понимания им музыки и поэзии, а сложности были в том, чтобы добиться от него безупречного вокала.
- Но, ведь, это актёрское исполнение, не претендующее на классический вокал!
- Совершенно верно, это живое исполнение. Другое дело, что он, из-за большой занятости, редко имел возможность готовиться к записи. Приходил после спектакля очень уставший и мы полночи записывали... Где-то по одной песне в год писали...
Нашей последней совместной работой была «Молитва» на стихи Юрия Гука. В 1995 году она была записана. Сыграна в живую музыкантами: Толя Абрамов на барабанах, Вадик Голутвин играл на акустической гитаре, Сергей Берёзкин соло очень интересно исполнил! «Молитву» никто не рекламировал широко, но песня вошла в «Антологию Николая Караченцова»:
- Многие Ваши песни сочинены на стихи Юрия Гука. С кем ещё из поэтов писали песни?
- Я только с двумя авторами сотрудничал. Это Юрий Гук. Кстати, для Коли все песни именно на стихи Юрия Гука написаны. Очень глубокий поэт. А потом он уехал в Америку. И, к сожалению, потерял сейчас с ним связь.
Второй мой автор, а, может быть, даже первый, – Боря Баркас – талантливейший человек! К сожалению, уже ушедший из жизни. Мы с ним дружили... Он как-то дал мне сборник стихов, и я оттуда что-то выбирал... Зацепили меня стихи, которые стали песней – «Право на ошибку». Стихи колоссальные! Песня актуальна и сегодня! Её, кстати, Андрей Давидян как-то спел. Позже я дал эту песню одному из участников проекта «Голос» – Серёже Ручкину. К сожалению, он её редко исполняет. Может быть, ещё придёт время для этой песни!
- Вашей студии в «Ленкоме» уже нет...
- Студия около пятнадцати лет просуществовала. Все поющие и говорящие артисты прошли через неё. У меня даже компьютерные игры озвучивали! А Паша Смеян записал рок-оперу «Слово и дело», задействовав в ней практически всех артистов театра. Лет семь назад студию я закрыл. Неактуальна она стала как по помещению, так и по оборудованию.
- И сейчас, получается, все силы, всё время направлено на семью?
- Получается, да. Старшему сыну Максиму уже 33 года. Он артист балета Большого театра. А я взялся за обучение музыке Рафаила, вожусь с младшеньким – с Гришей... Думаю, если Гриша будет видеть как Рафаил занимается, слушать как он играет, то это повлияет и на него, и сам станет серьёзно к музыке относиться. Рафаил лет в пять начал «музицировать». А Гриша уже сейчас пробует нажимать на клавиши фортепиано.
Супруга моя – Анна – не поющая, не играющая на музыкальных инструментах. Но, говорят, это не влияет на генетику. Бывает, что родители не поют, а дети становятся звёздами. Анна окончила полиграфический институт, работала в издательстве, оформляла книги. Сейчас иногда рисует, по настроению.
- А у детей в этом направлении интересы заметны?
- Может быть, со временем проявится интерес к рисованию или к чему-нибудь другому. Ну, а я, когда-нибудь, быть может, соберу домашнюю студию для себя и для детей. Время покажет.